Киви родилась в семье тайваньских эмигрантов, осевших в США в 1950-х. Её родители так и не смогли по-настоящему прижиться в Америке: перебивались случайными заработками, часто меняли жильё и круг общения. Со временем оказались замешаны в полулегальных схемах по уклонение от налогов, мутным сделки с подержанными авто, «серым» поставкам запчастей, и прочим, не самым честным делам, из-за которых за ними постоянно тянулся шлейф недоверия, а Киви вместе с ними жила в состоянии вечного ожидания беды: переезды, новые школы, чужие улицы. Запах бензина, звук мотора и ощущение, что завтра может всё поменяться.
Киви быстро поняла, что привязанность - это слабость. Она рано научилась не задавать вопросов, не рассчитывать на помощь, не верить в «стабильную жизнь». К пятнадцати уже могла заменить свечи зажигания, вскрыть старый замок или незаметно ускользнуть от копов. Были и задержания, за мелкое воровство, штрафы, драки, но ничего серьёзного, однако у полицейских в разных штатах её имя начинало появляться слишком часто.
Однажды всё резко изменилось. Они возвращались поздно вечером домой - обычная поездка по трассе, ничего особенного. Дождь, скользкий асфальт, и внезапная фура без габаритов, вылетевшая на встречную полосу.
Родители погибли на месте, а Киви чудом выжила. Очнулась в больнице - переломы, порезы, ожоги. Рваный шрам на подбородке, шов на ключице, а кости ее левой руки буквально собрали заново, навсегда оставив в напоминание множество шрамов. Они не болят, но не дают забыть. Не только о той ночи, а обо всём, что было до неё.
После аварии она почти не разговаривала. Казалось, в ней что-то оборвалось в ту ночь.
Тогда-то и появился дядя Ле Ван - старший брат её матери. Вдовец, ветеран Вьетнама, он жил один в Арлингтоне, Северной Вирджинии, где держал небольшую автомастерскую. Когда-то у него было двое сыновей, но они давно уехали из штата, один перебрался в Техас, другой - за границу, и связь почти сошла на нет. Киви никогда не знала дядю, но Ле Ван предстал перед ней с братом хмурым, замкнутым в себе стариком, он жил работой, чаем и старыми привычками.
Когда Киви и её брат Джеймс (на самом деле его звали Ли-Джей, но он терпеть не мог это имя и просил всех звать его Джеймсом) оказались у него, он не стал их жалеть - просто открыл дверь и сказал: «Будете работать - оставайтесь».
И они остались. Впервые за много лет у них появилось место, где можно было не ждать беды. Ле Ван оказался не самым тёплым человеком, но дал то, что было нужно - дело, смысл, опору.
Мастерская стала для Киви первым настоящим домом. Ле Ван научил её уважать ремесло, не спешить, слушать моторы. После его смерти она оформила мастерскую на себя, официально и по праву. Обновила немного интерьер, купила новое оборудование, но всё важное оставила.
С Джеймсом Киви делит не только семейную мастерскую, но и остатки той жизни, которая у них была. Джеймс не отличался особой сообразительностью: он был прямолинейным, немного медлительным и редко задумывался о последствиях. Но в работе его руки были надёжны, как и он сам. Он с охотой брался за всё, что требовало силы, терпения и навыка, но в вопросах решений - особенно тех, что касались денег, документов или просто жизненных развилок, всегда полагался на Киви.
Сейчас Киви живёт в мастерской, ведь последние полгода у неё нет постоянного жилья. Дом, где она жила на "Taylor street 200", был арестован банком после смерти дяди: за ним числился старый долг, о котором никто не знал. Она потратила месяцы, чтобы разгрести бумажную путаницу, продала почти всё ценное, расплатилась до последнего доллара, в том числе и старую винтовку Мосина, оружие оставшееся у дяди с войны во Вьетнаме - и теперь ждёт разрешения от банка вернуться. Пока же она спит на раскладушке в мастерской. Иногда в дешёвых мотелях, ещё реже у знакомых, но всегда возвращается к своему месту. Её верная Toyota Hilux 1988 года восстановленная до винтика, служит ей напоминанием о вложенных трудах, заводится с полуоборота. Как часы.
Киви свободно говорит на тайваньском мандаринском китайском языке, на котором разговаривали её родители дома. Это не просто способ общения, для неё это связь с прошлым, с детством, с ускользающим ощущением принадлежности. Иногда, когда устаёт, раздражается или просто говорит то, что слишком личное, она срывается на этот язык. Джеймс её понимает, но почти никогда не отвечает, ему язык всегда давался с трудом. Для Киви же он стал частью того, что помогает ей чувствовать себя собой, даже если вокруг всё рушится.
У Киви есть племянница - Хлоя, студентка, чужая и родная одновременно. Дочь её покойной сестры. Та погибла несколько лет назад при обстоятельствах, о которых в семье не принято говорить. После похорон Киви отдали себя работе и больше не пытались втягиваться в семейную драму. Отношения между ней и родственниками Хлои, особенно с отцом девочки остались холодными и осторожными. Они вежливо избегают друг друга, лишь изредка обмениваясь дежурными сообщениями. Киви не участвовала в воспитании Хлои, не лезла с советами и не просилась в жизнь девушки. Между ними нет открытого конфликта только молчание и неразделённое прошлое.
И всё же, в коробке под верстаком, среди старых писем и квитанций, Киви бережно хранит первую поделку Хлои - вырезанное из бумаги сердечко с косо написанным именем «Тётя Ки». Никто об этом не знает.
Она живёт просто. Без дипломов, без громких историй успеха. Но с руками, которые знают своё дело. С сердцем, в котором шрамы глубже кожных. И с жизнью, которую она наконец строит сама, по своим правилам - не для кого-то, а для себя.
Киви быстро поняла, что привязанность - это слабость. Она рано научилась не задавать вопросов, не рассчитывать на помощь, не верить в «стабильную жизнь». К пятнадцати уже могла заменить свечи зажигания, вскрыть старый замок или незаметно ускользнуть от копов. Были и задержания, за мелкое воровство, штрафы, драки, но ничего серьёзного, однако у полицейских в разных штатах её имя начинало появляться слишком часто.
Однажды всё резко изменилось. Они возвращались поздно вечером домой - обычная поездка по трассе, ничего особенного. Дождь, скользкий асфальт, и внезапная фура без габаритов, вылетевшая на встречную полосу.
Родители погибли на месте, а Киви чудом выжила. Очнулась в больнице - переломы, порезы, ожоги. Рваный шрам на подбородке, шов на ключице, а кости ее левой руки буквально собрали заново, навсегда оставив в напоминание множество шрамов. Они не болят, но не дают забыть. Не только о той ночи, а обо всём, что было до неё.
После аварии она почти не разговаривала. Казалось, в ней что-то оборвалось в ту ночь.
Тогда-то и появился дядя Ле Ван - старший брат её матери. Вдовец, ветеран Вьетнама, он жил один в Арлингтоне, Северной Вирджинии, где держал небольшую автомастерскую. Когда-то у него было двое сыновей, но они давно уехали из штата, один перебрался в Техас, другой - за границу, и связь почти сошла на нет. Киви никогда не знала дядю, но Ле Ван предстал перед ней с братом хмурым, замкнутым в себе стариком, он жил работой, чаем и старыми привычками.
Когда Киви и её брат Джеймс (на самом деле его звали Ли-Джей, но он терпеть не мог это имя и просил всех звать его Джеймсом) оказались у него, он не стал их жалеть - просто открыл дверь и сказал: «Будете работать - оставайтесь».
И они остались. Впервые за много лет у них появилось место, где можно было не ждать беды. Ле Ван оказался не самым тёплым человеком, но дал то, что было нужно - дело, смысл, опору.
Мастерская стала для Киви первым настоящим домом. Ле Ван научил её уважать ремесло, не спешить, слушать моторы. После его смерти она оформила мастерскую на себя, официально и по праву. Обновила немного интерьер, купила новое оборудование, но всё важное оставила.
С Джеймсом Киви делит не только семейную мастерскую, но и остатки той жизни, которая у них была. Джеймс не отличался особой сообразительностью: он был прямолинейным, немного медлительным и редко задумывался о последствиях. Но в работе его руки были надёжны, как и он сам. Он с охотой брался за всё, что требовало силы, терпения и навыка, но в вопросах решений - особенно тех, что касались денег, документов или просто жизненных развилок, всегда полагался на Киви.
Сейчас Киви живёт в мастерской, ведь последние полгода у неё нет постоянного жилья. Дом, где она жила на "Taylor street 200", был арестован банком после смерти дяди: за ним числился старый долг, о котором никто не знал. Она потратила месяцы, чтобы разгрести бумажную путаницу, продала почти всё ценное, расплатилась до последнего доллара, в том числе и старую винтовку Мосина, оружие оставшееся у дяди с войны во Вьетнаме - и теперь ждёт разрешения от банка вернуться. Пока же она спит на раскладушке в мастерской. Иногда в дешёвых мотелях, ещё реже у знакомых, но всегда возвращается к своему месту. Её верная Toyota Hilux 1988 года восстановленная до винтика, служит ей напоминанием о вложенных трудах, заводится с полуоборота. Как часы.
Киви свободно говорит на тайваньском мандаринском китайском языке, на котором разговаривали её родители дома. Это не просто способ общения, для неё это связь с прошлым, с детством, с ускользающим ощущением принадлежности. Иногда, когда устаёт, раздражается или просто говорит то, что слишком личное, она срывается на этот язык. Джеймс её понимает, но почти никогда не отвечает, ему язык всегда давался с трудом. Для Киви же он стал частью того, что помогает ей чувствовать себя собой, даже если вокруг всё рушится.
У Киви есть племянница - Хлоя, студентка, чужая и родная одновременно. Дочь её покойной сестры. Та погибла несколько лет назад при обстоятельствах, о которых в семье не принято говорить. После похорон Киви отдали себя работе и больше не пытались втягиваться в семейную драму. Отношения между ней и родственниками Хлои, особенно с отцом девочки остались холодными и осторожными. Они вежливо избегают друг друга, лишь изредка обмениваясь дежурными сообщениями. Киви не участвовала в воспитании Хлои, не лезла с советами и не просилась в жизнь девушки. Между ними нет открытого конфликта только молчание и неразделённое прошлое.
И всё же, в коробке под верстаком, среди старых писем и квитанций, Киви бережно хранит первую поделку Хлои - вырезанное из бумаги сердечко с косо написанным именем «Тётя Ки». Никто об этом не знает.
Она живёт просто. Без дипломов, без громких историй успеха. Но с руками, которые знают своё дело. С сердцем, в котором шрамы глубже кожных. И с жизнью, которую она наконец строит сама, по своим правилам - не для кого-то, а для себя.
Последнее редактирование:
