Эш родился и вырос в городке Сейнт Джонс, Аризона, в обычной, ничем не примечательной семье. Мать работала в местной закусочной, отец служил пожарным. Их дом стоял на краю города, где по утрам слышны были только ветер и гудки старых грузовиков, проходящих по трассе. Жизнь в их семье была простой и приземлённой: работа, ужин, ранний сон. Мечты здесь не поощрялись - только стабильность, только обязанность. Отец верил, что мужчина обязан работать ради семьи, а мать, вечно уставшая, лишь кивала.
Единственным, кто смотрел на мир иначе, был дедушка. В молодости он колесил по штатам - выступал в придорожных барах, ночевал под открытым небом и жил, как сам говорил, с песней в голове. По вечерам дедушка брал в руки акустическую гитару и тихо перебирал струны - тогда Эш замирал, вслушиваясь в старые мелодии и истории, что звучали между нот. Эти старые мелодии и истории казались ему сказками, в которых он мог быть кем угодно. Лишь рядом с дедушкой он чувствовал, что мир - это нечто большее, чем просто семья и работа.
Единственным, кто смотрел на мир иначе, был дедушка. В молодости он колесил по штатам - выступал в придорожных барах, ночевал под открытым небом и жил, как сам говорил, с песней в голове. По вечерам дедушка брал в руки акустическую гитару и тихо перебирал струны - тогда Эш замирал, вслушиваясь в старые мелодии и истории, что звучали между нот. Эти старые мелодии и истории казались ему сказками, в которых он мог быть кем угодно. Лишь рядом с дедушкой он чувствовал, что мир - это нечто большее, чем просто семья и работа.
С каждым годом Эш всё острее ощущал: он не вписывается в мир, где мечты заменяют расписанием, а жизнь проходит по заранее написанному сценарию. В школе его раздражала система - оценки, давление, необходимость подчиняться. Родители всё чаще говорили, что ему пора взрослеть и думать о будущем. Но когда он пытался представить себе такое же унылое будущее, на душе чувствовалась лишь только тоска. Попытки жить по навязанным правилам оборачивались бессмысленными днями и глубокой болью в сердце.
В день своего восемнадцатилетия он первым делом получил водительские права - на этом настоял дедушка. Не потому что внуку срочно нужен был автомобиль, а потому что дед считал: умение водить - это первый шаг к самостоятельности. Права стали для него не просто документом, а символом свободы и возможностью уехать, когда придёт время.
Когда уже окрепший юноша наконец-то решился сказать родителям, что хочет уехать, те восприняли это как предательство. Отец устроил долгий, тяжёлый разговор о долге, о семье, о том, что мир - не для таких, как ты, мечтателей. Мать не сказала почти ничего, только недовольно посмотрела. Атмосфера дома стала чужой... И лишь дедушка, молча наблюдавший всё это со стороны, спустя пару дней позвал его к себе.
В тот вечер дедушка по-настоящему раскрылся и с явным энтузиазмом рассказывал, что был в точности таким же, как он:
- Я тоже когда-то был таким, как ты.
- Не подходил под чужие рамки.
- Сбежал - и мечтал, что стану кем-то важным.
- Каждый мой день тогда был как аккорд - не всегда чистый, не всегда в ритм, но мой.
- Я ошибался, терял себя и снова находил.
Он замолчал на мгновение, будто возвращаясь в те времена, а потом продолжил:
- Иногда приходилось спать на полу чужих квартир, иногда — есть то, что удавалось достать.
- Работал за гроши, терпел унижения, но никогда не позволял себе сдаться.
- Учил себя вставать, даже когда казалось, что больше не могу.
- Искал в каждом дне хоть что-то, за что можно зацепиться.
- Люди предавали, деньги кончались, силы уходили - но я шёл дальше.
- Я понял: если сам себя не поднимешь - никто не поднимет.
Он посмотрел прямо в глаза, голос у него задрожал, но был твёрд:
- И знаешь, что понял?
- Страшно не падать...
-Страшно стоять и бояться шагнуть! - выкрикнул старик.
Он говорил не как старик, а как человек, который помнит, зачем стоит жить. В конце разговора он протянул Эшу свою старую гитару - всю поцарапанную, в наклейках с названиями штатов и клубов, где когда-то выступал. Затем они направились к старому сараю, который всегда был заперт и стоял в самом углу участка - заросший кустами, с ржавым навесным замком на двери. Никто туда не заглядывал: дедушка говорил, что там лишь хлам да воспоминания, а родители были вечно заняты работой и не проявляли к нему интереса.
- Здесь моё прошлое...
- И теперь оно твое, - сказал он.
За дверью стояла старая, но все еще рабочая Volvo 200 Series 1989 года. Запах пыли, металла и давно не тронутого времени. Эш замер, глядя на неё, и впервые за долгое время почувствовал не страх - а решимость!
Он понимал легко не будет. Машина старая, денег почти нет, а дорога - не песня, а череда испытаний. Где ночевать? Что есть? Что делать, если всё пойдёт не так? В голове крутились десятки вопросов, но ни один из них не имел силы удержать его. Потому что остаться - значило медленно увядать, умереть в доме, где никто не слышит.
Стоя в своей комнате, где стены казались тесными он думал что взять. Рядом с ним лежала сумка, в которую он кинул пару сменок одежды, старые кассеты, блокнот с обрывками текстов и карту, где Нью-Йорк был обведён неровным кругом. Поверх всего - гитара дедушки, с потёртым грифом, трещиной сбоку и наклейками.
Дорога быстро сбила с него романтический блеск мечты. Первые часы были наполнены эйфорией: открытое окно, ветер в лицо, старая кассета с роком, и впереди - неведомое. Но с каждым днём эта иллюзия тускнела. Чем дольше он ехал, тем отчётливее слышал, как скрипит подвеска, как натужно ворчит старый двигатель, будто возмущаясь каждому новому километру. Глохнущий мотор, перегревающийся радиатор, запах горелого масла - машина напоминала больного, который держится из последних сил.
Он ночевал на заправках, ел в машине, пил воду из раковин. В те редкие часы, когда удавалось остановиться в тени дерева или на заброшенной стоянке, он вытаскивал гитару. Пальцы дрожали от усталости, но он продолжал учиться. Песни, что играл дед, он вспоминал на слух, запинаясь, сбиваясь, начинал заново. Иногда, набравшись смелости, выходил к людям - у кафе, у светофоров - пробовал сыграть что-то, выложив перед собой коробку с под пиццы. Иногда кто-то кидал мелочь. Но чаще - проходили мимо. Эш понимал: пока недостаточно хорошо... Его музыка звучала неуверенно, словно он и сам сомневалась, имеет ли право быть услышан.
Каждая миля давалась с боем. Останавливался у обочин, давал двигателю остыть, заливал воду в радиатор из бутылки. Несколько раз думал: всё, конец, дальше не поедет! Но Volvo как будто знала, что нельзя останавливаться посреди ничего - и всё-таки шла вперёд, кашляя и дергаясь, но шла.
Когда бензобак окончательно опустел, а двигатель стал захлёбываться на каждом перекрёстке, он увидел надпись у дороги "Добро пожаловать в Арлингтон!"
Название ничего ему не говорило - город был совершенно незнаком, но выбора уже не оставалось. Он понимал: если остановится здесь, ещё сможет собраться с мыслями и придумать, что делать дальше. Если же поедет дальше - рискует остаться ни с чем, заглохнуть посреди трассы и провести ночь на обочине. Арлингтон стал для него компромиссом с реальностью. Не целью, а решением. Не поражением, но передышкой.
Остановившись на парковке, он почувствовал лишь одно - внутри осталась усталость, горечь и страх. Сидя в машине с опущенными руками, глядя перед собой в мутное стекло, парень не знал, с чего начать. Не знал, что будет дальше. Он просто сидел в своей машине...
Последнее редактирование:
