Льюис Уилсон Джеймс (30 лет)
Льюис Уилсон родился в бедном районе Детройта, в тесном доме с протекающим краном и трещинами на потолке. Его детство прошло под аккомпанемент пьяных криков отца - ветерана Вьетнама, который не мог забыть войну, и тихих молитв матери, ночной медсестры, пытавшейся склеить семью. Первое яркое воспоминание - четырехлетний Льюис, прижавшийся лицом к холодному оконному стеклу, наблюдал, как его отец на их заросшем сорняками дворе стреляет в соседа, чернокожего ветерана, протянувшего руку в жесте примирения. Кровь на асфальте, крики, сирены - а потом тишина. Дело закрыли, соседа похоронили, а маленький Льюис тайком положил в гроб своего любимого оловянного солдатика.
Шрамы копились, как пыль в углах их квартиры. В шесть лет, пытаясь защитить мать от очередного пьяного гнева отца, он получил ожог ладони - раскаленная сковорода оставила на детской коже след. В больнице, где перевязывали обожженную руку, медсестра прошептала ему, что хорошие мальчики не лезут в драки. С тех пор он научился не плакать.
Единственным светлым воспоминанием тех лет стала поездка в Арлингтон - отец взял его на встречу ветеранов. Пока взрослые пили и вспоминали войну, маленький Льюис бродил между бесконечных рядов белых надгробий. Там он нашел могилу своего тезки - "James Wilson" - и от страха обмочился. Потом сорвал ветку клена и спрятал в карман как талисман.
К одиннадцати годам тихий, замкнутый мальчик уже знал, что мир несправедлив. Однажды летом, после особенно жестокой пьяной выходки отца, он разобрал дюжину петард, смешал порох с гвоздями и подложил самодельную бомбу под отцовский пивной холодильник. Взрыв разнес половину заднего двора. Когда отец избил его за это ремнем, Льюис впервые не заплакал - вместо этого он почувствовал странное удовлетворение. В тот день он понял: разрушение может быть лекарством.
Школьные годы прошли в одиночестве. Учителя называли его "странным", одноклассники боялись - слишком внимательный взгляд, слишком тихий смешок, когда другие дети падали или получали двойки. В старших классах его исключили за "хулиганство" - он запустил дымовую шашку в школьный туалет, объяснив потом, что хотел "очистить школу от лжи". На
самом деле ему просто нравилось, как все кричат и бегут в панике.
В 15 лет Льюис уже не был тем запуганным мальчиком, что прятался от отцовского гнева. Теперь он сам стал источником тихого, холодного безумия, медленно вызревающего в стенах детройтской школы. Его высокий рост и жилистое телосложение выдавали вчерашнего ребенка, но глаза — серые, бездонные, с хищным блеском — принадлежали кому-то гораздо старше.
Учителя боялись его. Не за грубость или драки — Льюис никогда не опускался до обычного хулиганства. Его боялись за те моменты, когда, слушая урок, он вдруг замирал, уставившись в окно, а пальцы сами собой начинали выбивать ритм на парте — точь-в-точь как автоматная очередь. Физику и химию он знал лучше всего, особенно разделы о детонации и горении. Когда класс смешивал соду с уксусом, Льюис в углу лаборатории собирал что-то свое — странные устройства из батареек, проводов и украденных со склада реактивов.
Школьная библиотека стала его убежищем. Он проглатывал не романы, а полевые руководства по саперному делу, мемуары снайперов и технические справочники по взрывчатым веществам. На полях — странные пометки невидимыми чернилами (проявлялись только при нагреве). Единственным человеком, с кем он хоть как-то общался, был школьный психолог, мистер Донован, ветеран "Бури в пустыне". Их "сеансы" всегда превращались в молчаливые шахматные партии. Льюис всегда выбирал черные фигуры.
А потом был тот день. 1999 год, ему 16. Школьный туалет, дымовая шашка... но не простая. Льюис модифицировал состав — вместо безобидного белого дыма из-под двери повалил густой, кроваво-красный туман. Взрыв был рассчитан так, чтобы совпасть со звонком на урок. Он стоял в толпе испуганных учеников, наблюдая, как учителя мечутся в панике, и впервые за много лет — улыбался.
На допросе он молчал. Даже когда директор орал, что его исключат. Даже когда полицейский тряс его за плечи. Он просто смотрел куда-то сквозь них, туда, где уже видел себя в армейской форме, с оружием в руках, наконец-то свободным.
В тот вечер, собирая вещи из шкафчика, он оставил там только три предмета:
1. Гильзу от патрона .45 калибра (подарок отца в 10-й день рождения)
2. Схему устройства, похожего на самодельную гранату
3. Записку с одной фразой: "Я не сумасшедший. Я просто проснулся"
1. Гильзу от патрона .45 калибра (подарок отца в 10-й день рождения)
2. Схему устройства, похожего на самодельную гранату
3. Записку с одной фразой: "Я не сумасшедший. Я просто проснулся"
На следующий день его не было в школе. Через два года, 12 сентября 2001-го, он стоял у дверей армейского вербовочного пункта. На лице — все та же улыбка.
Когда двери армейского грузовика захлопнулись за спиной Льюиса в тот сентябрьский день 2001 года, он не знал, что подписывает приговор собственной человечности. Первые месяцы в Форт-Беннинге превратили его тело в идеальную боевую машину - он мог разбирать M16A2 с завязанными глазами, определяя неисправность по звуку скользящего затвора. Но настоящий талант проявился в обращении со взрывчаткой. Инструкторы Sapper School смотрели, как он с почти сексуальным удовольствием замешивает пластит, и перешептывались: "Этот парень либо станет лучшим сапером в полку, либо взорвёт нас всех к чертям".
В Афганистан он попал в марте 2003-го. Первый настоящий бой случился под Кандагаром, когда их колонну обстреляли из РПГ. Льюис тогда заметил, как его пальцы сами собой начали выбивать ритм на прикладе - ровно три удара перед каждым выстрелом. К концу года он уже носил на шее гильзу от патрона, куда складывал осколки - по одному с каждого подрыва.
2004-й стал годом, когда с его лица исчезла последняя улыбка. Во время зачистки кишлака под Баграмом он нашел тайник с оружием, спрятанный за стеной с детскими рисунками. Когда приказали поджечь дом, Льюис стоял слишком близко и почувствовал, как жар пламени слизывал с его лица последние следы детства. Именно тогда он начал время от времени слышать голоса.
К 2005 году его называли не по имени, а "Мучеником". После подрыва на фугасе, где он очнулся среди обрывков тел сослуживцев, Льюис начал оставлять на трупах врагов монетки 1983 года. "Чтобы смерть знала, кто их послал", - объяснил он как-то новобранцу, прежде чем тому оторвало голову снайперским выстрелом.
В 2007-ом, в один момент роковой день наступил, когда его конвой двигался по пыльным улицам Кандагара. Без предупреждения с неба обрушился огненный шквал — свои же вертолеты открыли огонь, приняв их за боевиков. Льюис увидел, как первый снаряд превратил джип с его друзьями в пылающий факел. В следующее мгновение взрывная волна швырнула его на мостовую. Очнулся он только с наступлением темноты. Тела его товарищей лежали вокруг — обугленные, изуродованные снарядами с американской маркировкой. Он пополз по окровавленному асфальту, выплевывая осколки зубов, и наткнулся на оторванную руку капрала Морриса — все еще сжимавшую фото его новорожденной дочери.
Именно тогда в нем что-то сломалось. Он лежал в пыли, глядя, как над городом вспыхивают ракеты с флагом США, и понял: государство, за которое он убивал и умирал, даже не заметит их гибели. В отчетах напишут «огневой контакт», родным скажут «героически пал», а виновные получат повышения. Когда на рассвете его подобрали санитары, он уже не был тем солдатом, что верил в миссию. В его глазах горела только холодная ненависть — к генералам в безопасных кабинетах, к политикам, раздававшим приказы, ко всей этой прогнившей системе, перемалывающей жизни ради нефти и геополитики.
После того ада под Кандагаром Льюис даже не стал дожидаться окончания контракта. Он подписал увольнительную, бросил медали в урну у выхода из госпиталя и сел на первый рейс домой. Но "домом" это можно было назвать лишь условно.
Возвращение с войны оказалось сложнее, чем сама война
Первые месяцы Льюис провёл в Детройте, пытаясь заглушить войну в своей голове дешёвым виски и случайными подработками. Но улицы родного города, которые он когда-то знал как свои пять пальцев, теперь казались ему чужими. Ветераны, с которыми он пытался общаться в местном баре, говорили о войне как о чём-то далёком, уже ставшем историей. Для Льюиса же война никогда не заканчивалась.
К 2009 году он понял, что не может больше оставаться в Детройте. Город, который когда-то был его домом, теперь лишь напоминал ему о том, кем он был до войны — мальчишкой с улицы, мечтавшим о чём-то большем.
Переезд в Арлингтон
Решение переехать в Арлингтон пришло неожиданно. Однажды ночью, листая старые фотографии, он наткнулся на снимок, сделанный во время той самой поездки с отцом в детстве. На заднем фоне виднелся Пентагон.
Дембельский билет в руке Льюиса Уилсона был влажным от пота, когда он вышел из автобуса на автовокзале Арлингтона. Город встретил его тем же пронизывающим холодом, что и двадцать лет назад, когда маленький Льюис впервые приехал сюда с отцом-ветераном. Только теперь вместо детского любопытства в его глазах читалась настороженность хищника, вернувшегося на старую охотничью территорию.
Первые месяцы реинтеграции стали для него новым видом пытки. VA выдал ему стандартный набор - антидепрессанты, направление к психологу. Но таблетки не глушили голоса погибших товарищей, а гражданский психолог не понимал, почему Льюис вздрагивает при звуке низко летящих вертолетов - ведь это же просто рейсы в аэропорт Рейгана.
Он поселился в дешевой студии над вьетнамским рестораном в районе Кларендон. Каждое утро начиналось с одного ритуала - Льюис стоял у окна с чашкой черного кофе, наблюдая, как первые лучи солнца отражаются в стеклах Пентагона. Иногда его пальцы непроизвольно начинали выбивать ритм на подоконнике - точь-в-точь как когда-то на прикладе M16.
Работа охранником в бизнес-центре на Уилсон-бульвар давала ему возможность изучать систему изнутри. Он запоминал лица военных подрядчиков, их привычки, маршруты. По вечерам, бродя по улицам, он отмечал изменения: там, где в его детстве был пустырь, теперь стоял шикарный кондоминиум; старый книжный магазин превратился в офис DARPA. Только Арлингтонское кладбище оставалось неизменным - те же бесконечные ряды белых надгробий, те же вороны на деревьях.
Особой жестокостью отличались ночи. Сны возвращали его то в пылающий Кандагар, то в тот роковой день, когда свои же вертолеты разнесли его роту. Он просыпался с криком, нащупывая под подушкой пистолет. Иногда, чтобы уснуть, ему приходилось до рассвета бродить по городу, останавливаясь у памятников - они были единственными, кто его понимал. Иногда, чтобы уснуть, ему приходилось до рассвета бродить по городу, останавливаясь у памятников — они были единственными, кто его понимал.
Но в одну из таких ночей всё изменилось...
Он стоял на мосту через Потомак, глядя на отражение огней в черной воде. Никто не преследовал его. Никто не искал. Государство давно забыло о его существовании, вычеркнув из отчетов как еще одного сломленного ветерана.
Льюис достал армейский жетон, подержал его в ладони, ощущая вес. Потом бросил в воду. Всплеск был едва слышен.
Он повернулся и пошел прочь от моста, от памятников, от всего. Впереди был только город — огромный, равнодушный, полный возможностей.
В кармане звякнули две монеты 1983 года. Третью он оставил на перилах моста — маленький блестящий кружок в ночи.
Льюис достал армейский жетон, подержал его в ладони, ощущая вес. Потом бросил в воду. Всплеск был едва слышен.
Он повернулся и пошел прочь от моста, от памятников, от всего. Впереди был только город — огромный, равнодушный, полный возможностей.
В кармане звякнули две монеты 1983 года. Третью он оставил на перилах моста — маленький блестящий кружок в ночи.
Последнее редактирование:
